Ольга: мне нужны были слова, чтобы найти себя в новом мире.

Было так тихо …

Было так тихо, что даже море молчало. В тот час во всем мире не было слаще музыки тишины. День только начинался. Свежесть раннего утра пронизывала насквозь. Босыми ногами я переступила порог и вернулась в комнату. Небрежно сорванный листок календаря обнажил 2 жирные цифры 1 и 0. Было 10 сентября, ровно год с тех пор, как я жила в Италии. 10 сентября прошлого года самолет АльИталии, следующий по маршруту Москва-Рим, чуть наклонился набок, и, зачерпнув правым крылом сгущающуюся темноту, как пловец перед трудным прыжком, приготовился нырнуть в чуть дрожащие волны огней Фьюмичино. С этого дня мне предстояло выстраивать свою жизнь в Италии. Еще одна страница была перевернута.

Настало новое 10 сентября. Я помню этот день как сейчас, весь до мельчайших подробностей. Он был полный и сочный, как наливное яблоко. Настолько спелое, что просвечивали косточки. Когда я только начинала учить итальянский, я придумывала ассоциации, чтобы легче запомнить слова. «Сфруттаре» – сорвать фрукт. И только позже я поняла, что это пришло ко мне неспроста. Каждый день – это искушение. Оно начинается с утра и дразнит нас час за часом. Искушение прожить его так как хочется, чтобы почувствовать, зачем мы здесь. Понимаем ли мы это и вкушаем ли от плода? Не становится ли он запретным только из-за нашего страха и лени? Нам кажется, что древний грех смотрит на нас оттуда. Ведь лишь немногим известно, что настоящий грех – жить не своей жизнью. Мы боимся того, что нам откроется, того, что не сможем выдержать, не сможем соответствовать этому. Мы отворачиваемся от яблока, притворно морщась, будто оно кислое или червиво изначально. И, успокаивая себя этим, идем привычной дорогой в никуда.

В тот первый год почти сразу после моего приезда мы гостили на Сардинии у родителей мужа. Итальянская осень – почти лето. Солнце все еще горячо целует песок, а ветви фруктовых деревьев, клонясь под тяжестью даров лета, обещают щедрые награды за труды. Но в 25 жизнь — сад, и кажется, что лето длится вечно, и падающие под ноги удачные дни можно пинать, как перезревшие фрукты. Я еще не знала: вскоре мне будет казаться, что все прошлые победы уходят, как песок сквозь пальцы, что мне вновь придется отвоевывать себя у растерянности и сомнений. И пункт прибытия на карте пути растворится в холодных осенних дождях.

Мы с мужем познакомились в Америке. Перед свадьбой мы решили пожить вместе. Генеральная репетиция счастья проходила довольно гладко. Жизнь, заключенная в рамки строгих правил, прикрытых иллюзией свободы, была легка и понятна. Высокоскоростные авто- и интернет-магистрали неслись с головокружительной быстротой, и жизнь была немножко шоу. Составлять мои первые впечатления об Италии было сложно. Я не люблю опираться только на эмоции, мне хочется докопаться до сути, понять смысл окружающих меня вещей. А итальянского я почти не знала. В русском языке есть пошленькая фраза «хочет, но не может». Но она грустна в применении к иностранцам. Что может человек, не умеющий выразить себя? Я мыслю, следовательно, я существую. Но существую ли я для окружающих, если они не знают языка моих мыслей? И если да, то еще страшнее предположить, не о растительном ли существовании идет речь.

Когда я оборачиваюсь назад, то первые месяцы кажутся мне подернутыми дымкой, в которой двигались силуэты людей, неразличимые лица обращались ко мне, но реальность, как обрывки запутанного сна, никак не могла сложиться в единый сюжет. Я отчаянно пыталась найти свое место в новом мире. Но он воздвигал стену из звонких звуков чужого языка и жестоко отталкивал меня. Все теряло смысл. Я забывала о счастливом браке, о прошлых победах и избегала зеркал. Я не знала, кто смотрит на меня оттуда. Кто я и на каком языке искать ответ? Что есть Италия для меня? Мой новый мир. Этот маленький сапожок. И, примерив его, проснусь ли однажды Золушкой на балу? Увы, я не верила в сказки. Разве что в одну. В ту, которую по праву считала своей. Я росла робким, боязливым ребенком. Это волновало родителей. И тогда бабушка сочинила для меня сказку.

«В одной далекой стране родилась принцесса, которой суждено было стать сильной и доброй королевой. На это указывали все звезды и пророчества в древних книгах. Шло время, и принцесса подрастала. Она оказалась жуткой трусихой. По ночам, в лунном свете тени розовых бутонов вырастали до неимоверных размеров, и качаемые теплым ласковым ветром лепестки раскрывались как пасти странных чудовищ, готовящихся заглотить пару уединившихся влюбленных. Капли из стройных дворцовых фонтанов разбивались о гладь воды с подозрительным звуком, и лунный свет был резок как острие стального кинжала. Принцесса боялась всего на свете, но больше всего она боялась стать плохой и недостойной королевой. Никакие уговоры не могли выманить ее к подданным. Целыми днями она сидела в своем замке и смотрела на город из-за высокой зубчатой стены. Прошли годы, и королевой народ избрал другую. Ту, которая не была принцессой по крови. Она не верила предсказаниям, а гороскопов вообще не читала».

Эту педагогическую находку в нашей семье окрестили «грустной сказкой». Мои родители искренне надеялись, что меня минует участь сия. ….И вот я выросла и научилась верить в себя. Но в один из тех дней неожиданно для себя самой заметила, как что-то внутри меня изменилось. Я боялась, что выстроенный мною когда-то замок из желаний и снов растает однажды без следа. Потому что трудно мечтать, если не знаешь, кто ты. У меня было прекрасное жемчужное ожерелье, один из подарков мужа. Золотая нить, на которую были нанизаны жемчужины, была тонкой, но жесткой. Она сжимала жемчужины со всех сторон так, что они не могли двигаться. Иногда мне казалось, что я – одна из бусинок, но время в моем мире остановилось, и повернулось вспять, медленно превращая меня в песок. Не в тот песок, из которого дети строят замки на морском берегу, и когда накатывают волны, его башни все еще гордо смотрят в небо и морская пена венчает их как праздничный торт. А в тот песок, который в жарких странах ветер перекатывает по иссушенной земле, и нет у него ни дома, ни пристанища.

Мой муж всегда был рядом. Он старался изо всех сил. Но этот танец был соло, и я училась шаг за шагом. Однажды серым дождливым днем, когда страх перед неизвестным, свернувшись в клубок как домашняя собачонка, спал у ворот замка, я поднялась на самую высокую его башню и вывесила белый флаг. Я была готова бежать. Это было настолько явно, что муж заметил это, едва войдя вечером в дверь. Он посадил меня на колени, стал успокаивать как ребенка… Он говорил. Я смотрела на то, как шевелятся его губы. Звуки окутывали тонкую, трепещущую плоть смысла, рождая слова. Неужели нам всегда нужны слова? Мы разучились просто смотреть в глаза., читать улыбки? Мои, или лучше сказать, наши проблемы не были непреодолимы. Это я позволяла им стать такими. Или снова ошибка? Или у жизни есть свои законы, а мы просто должны подчиниться им, и мы наивны, не понимая этого? Трудно сказать, где я оступилась. Но тогда это было уже неважно. Важно только то, что я позволила этому случиться. В тот вечер сбор чемоданов освободил нас от лишних объяснений.

Мы приезжали на Сардинию по несколько раз в год. Каждый раз это место было другим, хотя и море было так же бесконечно, и наглые воробьи собирали оброненные крошки печенья прямо у нас под ногами. Что-то менялось в нас самих. Мы приезжали сюда, чтобы понять это. Чтобы стряхнуть наносное и увидеть настоящее. В свой самый первый раз у «маре нострум» я купила полотенце. Оно было большое, синее с яркими прожилками зелени, изображавшими геометрические узоры. Я не расставалась с ним никогда. И вот теперь как воспоминание о лете оно висело передо мной под низким осенним небом. Полотенце выцвело на солнце, и на его махровых ворсинках выступила соль. Ветер трепал его, понемногу сметал соль, но яркий цвет уже не возвращался. Как будто оно поседело от забот. Мне казалось, что вместе с песчинками соли от нас уходило что-то дорогое и важное. Я сидела на берегу, пропуская песок через пальцы. Волны облизали гальку, сгладив острые углы, и только поверхность ракушек оставалась восхитительно ребристой. В детстве, когда мир временами казался мне враждебным, я представляла себя одной из этих раковин. Я выставляла вперед прочную броню, о которую разбивалось все пустое и ждала штиля. Бури, как и все другое в мире, не длились вечно. Ценой покоя было терпение. Изможденное море сдавалось не сразу, но в последних накатах усталых волн уже слышалось дыхание перемен. За многое в этой жизни мы платили временем. И эта осень вновь напомнила мне о том, что и за меня было когда-то заплачено.

Семь долгих лет сама возможность моего рождения лежала на весах. И вот наконец, чаша опустилась в сторону жизни. Я появилась в январе и родилась в сентябре. Я должна была родиться в середине октября, в то время, когда осень, даже русская, еще нежна и золота. Но какая-то пружина в хрупком механизме жизни дрогнула, и часы чуть ускорили ход. Моя жизнь началась под знаком весов. Так, может быть, избежав влияния скорпиона, я стала менее ядовитой. С самого момента моего появления на свет мой знак сурово учил меня тому, что у всего в этой жизни есть вес и цена. Он неотступно требовал, чтобы чаши весов никогда не оставались пусты, и с раннего детства я клала на них все, что имела – мечты, устремления, интересы. К счастью, в большинстве случаев мне удавалось достичь равновесия. Но что имеет вес в новой жизни? И нужно ли в очередной раз менять точку отсчета? В поисках константы я обратилась внутрь себя.

Мне нужны были слова. Опираясь на них, я как навигатор, могла определить свое место в мире. Они давали вещам цвет, запах и вкус. Слова, как люди, были разными – веселыми и грустными, худыми и толстыми. Одни срывались с языка со скоростью комет, разрывающихся в пространстве, другие медленно сползали, никак не желая обрести форму. Моим словам предстояло изматывающее путешествие. Как народ Моисея, сошедший в Египет, они кочевали из языка в язык. Мое увлечение переводами началось еще в школе. Будучи немногословной от природы, я верила в то, что молчание – золото и обожала тютчевский силенциум. Но переводы были совсем другое дело. Смысл, уже изреченный, стыдливо прятался под вуалью языка. Точно, бережно снять ее, не повредив сокровище, и тут же метким движением накрыть вуалью другого языка, чтобы бриллиант сути все же просвечивал изнутри. Вот что казалось мне настоящим искусством. Переводить… Но переводить саму себя, мыслить на другом языке … это заново знакомиться с собой. Открывать в себе человека, который всегда был, а ты даже не знала об этом, снимать со своей души покровы, как индианка снимает многослойное сари, оставаясь той же женщиной. В бумаге, которой касалась ручка, было что-то странное, почти магическое. На чистом еще листе мне виделось то, что я не могла объяснить. Чему не придавала значения, но что не пропадало со временем. Напротив, оно росло и заполняло сознание. И только позже я поняла, что все, что приходит к нам – не случайно. Просто иногда мы слишком заняты рутиной, чтобы увидеть знаки. А может ничего этого и нет, и прав был Кафка, живущий в своем безумии, единственный из всех нас, осмелившийся взглянуть ему прямо в лицо? А может знаки создаем мы сами, угадывая в них еще смутные силуэты будущего и именно благодаря нашей фантазии они обретают форму наших желаний? Но как угадать за этим всем истину? Ведь жизнь слишком коротка, чтобы не быть самим собой.

Развитие — в постоянном движении. Но дело не только в выборе своего пути и неуклонном следовании ему. Порой нам сложно понять, что траектория непрестанно меняется, как меняемся мы и мир вокруг нас. Когда и зачем повернуть, чтобы завтра, на подходе к вчерашним целям избежать ненужного разочарования? Я не могла ответить себе тогда. Я просто шла вперед на ощупь, и в такт моим шагам звонко отщелкивали минуты по римским мощеным улицам. Законы времени одинаковы для всех его отрезков – дня, месяца, года. Как в начале часа, когда минуты ползут с раздражающей медлительностью, первые месяцы года, кажется, будут длиться вечно. И утро понедельника никак не хочет стать обеденным часом. Но где-то есть пик, пройдя который, клубок времени падает вниз и начинается разматываться с большей и большей скоростью. Его уже не остановить, и после Пасхи мгновенно приходит лето, осень, и вот уже снова пора украшать рождественскую елку, ведь нет рождения без смерти. Новый год начался так же внезапно, как закончился старый, не оставив возможности заметить границу. И существует ли эта граница? Оборванный листок календаря – один из искусственных рубцов на теле времени, который создают люди, чтобы облегчить себе жизнь, подрезая понятия, не вмещающиеся в рамки их простого человеческого понимания. Секунды стекают по ним, преодолевая этот порог, и сливаются с бесконечным.

Туристам, глядящим на город из окон двухярусных автобусов, должно быть, казалось, что римские каникулы будут длится вечно. Как на бесконечной карусели, вместо серых лошадок в яблоках, улицы вновь и вновь поворачивались бесчисленными палаццо, фонтанами и памятниками. Но для тех. кого с утра глотало метро, будни Рима не отличались ничем от всех остальных. Для меня, равнодушной ко вкусу кофе, его запах, вырывающийся из маленьких кафе, сам по себе знаменовал начало новой недели. И были дни, когда туман за окнами пенился как шапка капучино, рассасываясь только за пару часов до обеда. Я скучала по русской зиме. Ее итальянская тезка была несравнимо коварнее. «Но ведь в Италии нет зимы?» — полуутвердительным тоном спросила меня как-то знакомая. В Италии есть зима. Не такая, какой привыкли видеть ее мы, русские, но все же. Помимо солнечных дней, когда глядя из окна, можно было подумать, что уже конец апреля (по нашим северным меркам), бывали дни, когда небо наклонялось вниз и затягивалось мутью, почти касаясь куполов соборов. Дождь лил часами, и панорамы, которыми обычно любуются туристы, растворялись в густом тумане. В такие дни, когда от сырости невозможно было укрыться даже дома, я с грустью вспоминала бодрящие минус 15 и яркий искрящийся снег. Тогда я закрывалась в своей комнате и с упорством безумного и жадностью коллекционера собирала слова.

Продолжение следует https://emipsy.com/2019/09/25/olga2/