Ольга: мне нужны были слова, чтобы найти себя в новом мире (окончание).

Начало статьи читайте здесь https://emipsy.com/2019/09/23/olga/

Я записывала все, я впитывала в себя каждое слово, как пустыня жадно ловит скупые капли дождя. Не бывает случайных слов. Язык состоит из них, как пустыня из песка. Убрать миллиарды песчинок – и это чудо исчезнет с лица земли. Я собирала из как звезды в созвездья, где у каждой есть свое место в хороводе. Без них станет тусклой даже самая лунная ночь. И посеянное начинало постепенно всходить. Я поняла, что «выздоравливаю» задолго до весны. Мне стали сниться цветные сны. Краски перестали сливаться в единую черноту, и линии проступали как бы сами собой. Солнечные блики врывались в темноту и освещали яркие узоры. Это были краски жизни. Тогда внутри раковины появился свет. Впервые за много дней мне захотелось увидеть мир. Мне захотелось нарисовать его самой. Лениво наступивший февраль еще грозил холодными ночами, но были вечера, когда зима смягчалась и ее ледянящая улыбка начинала оттаивать…

Капли медленно стекали по лицу. Дождь был нежный, почти теплый. Я перестала ругать себя за то, что не взяла с утра зонтик, и шагнула весне навстречу. Был поздний вечер, и сказка ночи только начинала распускаться крупными бутонами. Все было как всегда. Я шла домой с курсов фотографии. Вечерние курсы для взрослых — занятие не для слабонервных. Двенадцать лимонов, выжатых в течение рабочего дня, пытаются шевелить мозгами. У большинства их них это получается даже неплохо. У каждого — своя причина… Одним хочется познать гармонию, укротив буйство красок, другим грезятся свои имена на гламурных обложках журналов, третьи бегут от одиночества вечеров. И получается, что преподаватель- не посторонний наблюдатель. Он принимает участие в их судьбе, и его партия должна быть безупречна. Луиза не учила. Она просто помогала нам идти. Она хотела, чтобы мы, как и она, стали свободными. Я любила такие встречи, но вечера вроде этого возвращали меня к сути. Был только дождь, который умывал мир. Попутно избавляясь от туши, я растворялась в свежести. Все превращалось в единое черно-белое фото. Camera obscura. Тогда я подумала – у каждой вещи в этом мире, особенно у тех, которые мы выбираем для фотографий есть свой смысл, т.е предназначение, цель существования в мире. Цвет, даже являясь пиром для глаз, часто отвлекает нас от этого смысла. Убирая цвет, оставляя лишь цвет и тень, мы выманиваем смысл на первый план. Ничего лишнего, только необходимое, как в начале сотворения мира. И глина еще свежа в руках Бога…

Мир замер в наступлении ночи. Прошел еще один день. Была не написана еще одна книга, и мне стало жаль ее. Волна прошлого вдруг накрыла меня, и вынесла на берег то, что казалось мне давно утонувшим. Я начала писать с 10 лет. Это были маленькие этюды, которые не претендовали на многое. Потом началось серьезное увлечение эпистолярным жанром. Подруги говорили, что читали мои письма как книги. И складывали их в стол. В стол летели мои случайные эссе, строка за строкой прятались мысли, боясь быть увиденными. Боясь, что они будут казаться смешными. Что все это так несвоевременно. Колени слабели от страха. И крылья сложены за спиной. Да были ли тогда крылья? Возможно, некоторые из ненаписанных книг уже умерли. Я знаю, что рукописи не горят, но слишком многим из них так и не суждено стать книгами, как гусеницам, по иронии судьбы не суждено взлететь. Во что бы то ни стало, мне нужно было вырастить крылья. Мне казалось, что с весной, оживляющей все вокруг, прорежутся и они, как почки, набухающие на деревьях, внезапно лопаются и выбрасывают листья. И крылья вдруг расправятся однажды, оставив тонкие струйки крови на спине. Но тогда это будет уже неважно.

Я ускоряла шаги по направлению к весне, забывая о том, что даже тогда не смогу приложиться губами к коре за сладким березовым соком. Мне не хватало и русской весны. Южная весна была взбалмошна. Она приходила почти внезапно, за ночь меняя все вокруг. Наша весна была другая. Еще в конце февраля она начинала веять откуда-то издалека. Ее тонкий еле уловимый запах сжимал сердце, и все знали, что снег будет идти еще в марте, и, может быть, даже в апреле. Но весна шла, отвоевывая свой путь шаг за шагом, каждой трещинкой люда и почкой вербы приближаясь к нам. Южная весна так не радовала, по крайней мере меня. Она была слишком легкой, почти даровой. Она не была выстрадана. Но справедливости ради скажем, что и она была хороша. Небо высоко поднималось над миром, давая солнцу шанс щедро осветить его. Моя первая римская весна пахла зеленью и немного бензином. Уже с марта, утра года, распускалась новая жизнь. И как-то неуместно рядом с цветущими акациями выглядели апельсиновые деревья на улицах. Их запылившиеся плоды — как старые игрушки на рождественской елке, которую по ошибке не убрали до Пасхи. От этого становилось чуть-чуть грустно, но в красках нового дня растворялись вчерашние неприятности. Искристые слова итальянских опер уже наполняли меня радостью бытия. Смутные времена проходили. Из солнца и дождя рождались дни. Жизнь не останавливалась ни на миг. Однажды, поняв это, я вскочила на подножку трамвая номер 8 и пустилась ей вдогонку. Улицы и площади плыли за окном. Моя история выпорхнула из окна. Она растворялась в римском воздухе и смешивались с миллионами других. Рим прорастал в меня.

Ветер подталкивал в спину, но чтобы взлететь, снова пришлось сесть в самолет. Море внизу лежало притихшее, все еще не верившее в долгожданное солнечное блаженство. Пляжи Кальяри готовились к празднику, но в горах, где жили родственники мужа, было совсем по-иному. Земляки моего мужа поразили меня своим поведением. Ведя неторопливые беседы за кружкой пива, они говорили о жизни с уверенностью знатоков, повидавших весь мир. Несмотря на то, что многие из них, особенно старшее поколение, не выезжали в континентальную  Италию и никогда не были заграницей. В чем же крылся секрет их мировоззрения? Лишь пообщавшись с ними, я поняла, что их миром была Сардиния. А ее они знали и понимали в совершенстве. Принимать дары своей земли они умели, и в этом я убедилась совсем скоро.

Весна с континента запаздывала. Пасхальный звон маленькой деревенской церкви разносился в непрогретом еще свежем воздухе, ломая его, как хрупкий лед. Осколки льда не успевали долететь до земли, тая под яркими лучами солнца и наполняли все вокруг прохладой ранней весны. Кудрявые как овцы облака цеплялись за горы нечесаной шерстью, и мысли путались в голове. Ветер разгонял стада в небе, открывая на их месте ослепительную зияющую голубизну, так созвучную моему теперешнему состоянию. Даже для меня, привыкшей к огненной воде славян, сок сардинской лозы оказался слишком крепким. Вино и книги – одни из многих удовольствий в жизни. Воплощение духовного и земного начал. Как виноградная лоза, вызревающая под жарким солнцем, идеи и слова вызревают медленно и неторопливо. Начало их пути далеко от темноты винных погребов и строгой мебели библиотек. Но и те, и другие хранят богатства. Они — концентрат времени. Мы живем в обществе, где люди в погоне за молодостью, теряют многое из виду. Где гладкость глянцевых журналов порой предпочтительнее вековой мудрости пыльных манускриптов. Из древесины, хранящей память о лете, рождаются бочки и книжные полки. Они гордо скрипят под тяжестью ноши и с достоинством несут свой груз. Чем старше вино, тем оно ценнее. Не знаю, всегда ли это применимо к книгам. Но книги, пережившие века, способны рассказать о многом. Ценить и понимать вино, как и книги, учишься со временем. Но даже старая бутылка не будет перенаполнена тем же вином. Увы, все бренно, все проходит. К одной и той же книге можно возвращаться без числа. Она как зеркало, в котором мы видим себя. Свои мечты, желания и надежды, быть может, даже те, которые уже отцвели. Так или иначе вино возвращается в землю, на которой родилась лоза. Книги когда-нибудь станут прахом, как и каждый из их создателей. Но мы не рождаемся, чтобы умереть. Мы рождаемся, чтобы жить. И наша жизнь не была полной без этих двух спутников.

Через день мысли ложились на бумагу то по-русски, то по-итальянски. Но идеи, наконец-то кристально чистые, как никогда прежде, цвели в моем сознании. Крылья самолета серебрились как последний снег на горах. Уже на посадке я поставила точку в последней фразе и вопросительно посмотрела на мужа. А если….? «Получится как в грустной сказке?» — лукаво спросил он и быстро взглянув на неразборчиво написанную кириллицу ответил: «Не бойся, мы вместе перепишем ее по-итальянски».

Ключ повернулся в замке, и мы вошли в еще необставленную гостиную. Солнце уже начинало садиться за горы, и на всем доме заалели языки пламени. Даже камин, который мы так и ни разу не зажгли за зиму, казалось, источал жар на его кирпичных боках солнце особенно потрудилось. Я родилась и выросла на равнине. Солнце, плоское как блин, медленно выкатывалось над такой же плоской землей и острожно скрывалось за ее краем вечером. Летние дни тянулись без конца, так что солнце работало сверхурочно, а на зиму уходило в спячку. Итальянское небо стало для меня открытием. Его нежная лазурь все еще струила свет, даже когда солнце уже полностью скрывалось за горами. А потом наступал тот час, когда голубой шелк становился синим бархатом. И в первый раз за все время у меня появилось впечатление, что я возвращаюсь домой. В этом доме

наш ребенок сделает свои первые шаги. … Я вдруг на какое-то мгновение ясно увидела, как на террасе, заросшей розами, он откроет для себя планету людей. Сначала- эти розы и овец соседа, пасущихся на холме, а потом — и эту книгу. По крайней мере, мне хочется в это верить. No man is an island… Как странно понимать, что мы решаем не только свою судьбу, но и судьбу своих потомков. Только сейчас я понимаю, что настойчивость мамы, уехавшей из маленькой сибирской деревушки в университет, открыла для меня мир. И ее путь, начатый много лет назад, привел меня в Рим. Во что будут верить мои дети? И будут ли их поиски себя менее болезненными только потому, что они не иммигранты?

На 9 день после Пасхи русские православные вспоминают своих усопших. Родных и близких, тех, кого они уже никогда не увидят, но кто всегда останется рядом с ними. В этот год моих привычных поминальных свечей стало на одну больше. Недавно я узнала, что мой отец умер. Эта новость пришла внезапно и очень издалека. Да и новостью она была только для меня. Я не знаю, где и когда именно это случилось, я никогда не была знакома с ним. Мои родители развелись еще до моего рождения. Я искала своего отца всю жизнь, и его место в моем сердце было вакантно. Но он при жизни, возможно не был именно тем, кого я искала. От этого почему-то не становилось легче теперь, когда нить порвалась навсегда. И остро резало осознание того, что мы уже не встретимся. В то время в России была еще почти зима. Мне казалось, что я вижу, как снег засыпает его имя, белый снег очищал нас обоих от недосказанных слов. Теперь нас разделяют другие границы. И по какой-то странной причины прощать мертвых нам всегда кажется проще, чем живых. В прозрачных каплях воска отражался чистый весенний день….

А потом пришло лето. Столбик термометра достигал неприличных отметок. Я пыталась прятаться в тени парков, в надежде почитать. Но даже книги взбунтовались. Буквы сливались воедино, плавясь от жары и сползали вниз по странице, словно снова хотели стать металлом. Мне казалось, что съеденное мной мороженое — снежок в пекло раскаленного вулкана. Мужчины свято верили в то, что вулканы боятся холодного пива. К августе, когда испытание жарой стало невозможным даже по ночам, под покровом темноты, мы бежали от нее, хотя лазурные берега Сардинии все еще казались нам почти недосягаемым миражом. Там, на морском берегу можно будет неторопливо через тонкую соломинку втягивать в себя по капле запах лета, южное солнце и бесконечную лазурь — воды и небесной тверди. И когда коктейль закончится, просто закрыть глаза, чтобы лазурь разлилась по венам дошла до сердца. Чтобы и его накрыло волнами и, замерев на мгновенье, оно с новой силой застучало в ритме моря.

В алых закатах догорал август, и счастливые дни, как счастливые семьи, согласно Толстому, были похожи друг на друга как две капли воды. Вслед за летом пришла осень, и 10 сентября вернулось. Год прошел, время замкнулось в кольцо. Круг — самодостаточная фигура. Он крепко держал меня на плаву, и я вновь обрела гармонию.

Есть время принимать дары. И время возвращать их. Трудны оба пути. Достойно принимать дары умеет не каждый. Но еще сложнее понять, что можешь подарить ты и кто нуждается в твоем даре. Нельзя зарывать талант в землю. А есть ли у меня талант? Судить не мне. Знаю только, что на бумаге я проживаю другую жизнь. Что на бумаге я могу подарить жизнь другим.

Тот день подходил к концу. В окнах зажигались огни. И в каждом из них была своя история, быть может, ожидавшая часа быть рассказанной. В конце концов, так ли важно, на каком языке? Есть время принимать дары, и есть — возвращать их. Это время пришло.

Рассказ рос и развивался вместе со мной. Рождаясь из обрывков мыслей на клочках бумажных листков, моя история в конце-концов обрела тело и душу. С этого момента мы с ней идем своим каждая своим путем. Я – своим. А она? Посмотрим…

Яблоко было съедено без остатка. От него не осталось даже огрызка. И лишь семечки прорастут со временем воспоминаниями. Но я тогда об этом не думала. Мне уже снились другие сны. Мне снилось, что я соскользнула с золотой нити и ,медленно шурша по песку, возвращалась домой, в море.

ОБ АВТОРЕ. Ольга Пляскина: сменила 3 страны вне Родины, получила 3 университетских диплома и строго слежу за тем, чтобы мой внутренний ребенок не взрослел. Работаю тренером по межкультурным коммуникациям и люблю помогать экспатам и эмигрантам приходить к интеграции менее болезненно, чем получилось у меня самой. Работаю над созданием своего первого авторского тура по Сардинии. Ведь в 40 лет жизнь только начинается.